Поэзия - та же добыча радулы, или Из какого моря растут стихи

Станислав Красовицкий. Избранное. - М., 2006, 160 c.

Станислав Красовицкий - Стась, как звали и зовут его поэты-приятели, живая легенда "неофициальной поэзии" - возвращается к читателю. В Москве вышла книга стихов поэта, представляющая написанное за последние сорок лет - с того момента, как поэт-бунтарь отказался от своих прежних стихов и попросил друзей уничтожить их. А ведь те стихи знала и любила Анна Ахматова, за них она включила Красовицкого первым в список из десяти поэтов: весной 1960 года Анна Ахматова говорила о небывалом расцвете поэзии, сравнимом, пожалуй, лишь с началом XX века. "Я могу назвать, - это ее подлинные слова, - по крайней мере десять поэтов молодого поколения, не уступающих высокой пробе Серебряного века. Вот их имена: Станислав Красовицкий, Валентин Хромов, Генрих Сапгир и Игорь Холин в Москве, а в Ленинграде - Михаил Еремин, Владимир Уфлянд, Александр Кушнер, Глеб Горбовский, Евгений Рейн и Анатолий Найман..." (Цитируется по статье Виктора Кривулина "У истоков независимой культуры", "Звезда" 1990, #1.)

После отказа от поэзии того рода, которую сам Красовицкий связывает с понятием самовыражения, с его ранними стихами стали происходить странные вещи: они начали размножаться в самиздате "почкованием" - десятки версификаторов принялись писать "под Красовицкого", устроив чуть ли не соревнование, кто лучше подделается под его стиль! Производители фальшивок воспользовались уникальной ситуацией в неофициальной, а значит, и неподцензурной поэзии. В только что вышедшем из печати в Москве объемном первом томе "Антологии новейшей русской поэзии у Голубой Лагуны" Константина Кузьминского и Григория Ковалева (эту антологию ценители поэзии хорошо знают по сайту в интернете) сам Красовицкий атрибутирует только десятую часть текстов как свои, прочие же не имеют отношения ни к раннему, ни к позднему периоду его творчества. Лучше выглядит публикация Красовицкого в компендиуме неофициальной поэзии "Самиздат века". По поводу этого издания поэт даже пытался подавать в суд: издатели без его ведома опубликовали как те стихи, которые он не хотел бы печатать, так и вовсе не его стихи! Красовицкий пишет: " При взгляде со стороны на собственное мое существование бросается в глаза одна необычность: давно уже (с тех пор, когда я не достиг еще среднего возраста) ко мне стали относиться (я имею в виду в печати) как к человеку давно умершему и, следовательно, безгласному" (с сайта "Православное действие").

В той же "Лагуне" находим характерное высказывание К.Кузьминского: " Станислав Красовицкий активно проработал в поэзии около пяти лет - 1955-1960 гг. Однако влияние его - опосредованно - продолжается и теперь. Красовицкому обязаны: Бродский и Еремин, Хвостенко и Волохонский, Аронзон, многие москвичи, да и поэт-то он скорее московский, нежели ленинградский. Это был гений, а известно о нем - меньше, чем о любом...".

"Был гений..." - как это по-кузьмински размашисто, густопсово-маргинально. Если перейти от характеристик "гений" и "не гений" к более земным материям, то окажется, что творчество Красовицкого, не будучи введено толком в литературный оборот, уже как-то "изучено". О Красовицком писал Владислав Кулаков (см. книгу "Поэзия как факт" М., 1999, суммирующую ряд публикаций в толстых журналах), но критик пал жертвой мистификаций - и выстроил целую теорию эволюции поэта на основании фальшивых текстов: "... Поэзия Красовицкого немного меняется - в сторону усиления языковой гротескности, стилистического и грамматического алогизма - тех самых примитивистских элементов. Меняется жанр: Красовицкий пишет серию портретов: "Начиная с учительницы", "Любовница палача", "Машинистка", "Лукреция-Ландскнехт"..." (см. здесь). Но Красовицкий этих стихов не писал! Из всех русскоязычных журналов только "Зеркало" не стало устраивать мистификаций и пользоваться непроверенными данными, а обратилось к поэту напрямую (см. беседу с ним).

Обратимся же и мы к самому поэту: "... Мне приходилось вываривать в кислоте моллюсков, после чего остается нерастворимый известковый остаток решетчатой формы - радула, который мы фотографировали под микроскопом. Эта решетка очень красива, и у каждого вида моллюсков оригинальна. У каждого поэта также есть своя неповторимая радула, всегда различимая опытным взглядом - например, при определении подделок. Эта радула, вероятнее всего, образуется расстояниями между звуками - даже не расстоянием самих звуков (каждый звук имеет свое расстояние), а именно расстоянием между звуками. <...> Только под влиянием очень сильных разрушительных впечатлений радула может отчасти меняться - и это всегда деградация, как деградацией является любая мутация живого организма. У Пушкина, например, подобная мутация имеет место в "Анчаре", "Орионе" и некоторых других вещах, мутация была преодолена и радула восстановлена с еще более четким рисунком, освобожденным от жира впечатлений. И мне пришлось восстанавливать свою радулу (во многом благодаря возвращению к христианской религии) и уничтожить почти все написанное в конце 50-х годов. Но и случайно оставшегося (в спутанных архивах самиздата) оказалось достаточно для появления (без моего ведома) публикаций (часто искаженных), а также пародий и подделок" .

Эти наблюдения выдают в Красовицком большого поэта. В только что изданном его сборнике "Избранное" можно обнаружить ту лирику, которую принято называть "духовной" и о которой у современного читателя составилось превратное впечатление по случайным и маловразумительным образцам. Традиция этих стихов такому читателю малознакома, как малознакома допушкинская поэзия, к которой обратились Станислав Красовицкий и Валентин Хромов еще в конце 50-х годов прошлого века. Прислушаемся к этой "новой" поэзии Красовицкого:

Звезда любого искушенья,

Звезда любого нападенья,

Отрава вод твоих, Звезда,

Звезда унынья и сомненья,

Звезда усталого боренья

Да не коснется никогда.

Но лучше будешь видеть прямо

Трех юношей у Авраама,

Трех ангелов, как Три Лица,

И будешь думать, что немного

Ты унаследовал у Бога

И не погибнешь до конца.

Мне приходилось писать о соотношении поэзии и религии (как раз с привлечением примера творчества Красовицкого в самиздате). Однако разговор по существу о повороте к христианству в современной поэзии - дело весьма обстоятельное. Здесь хотелось бы поделиться лишь несколькими наблюдениями относительно стихов Красовицкого в этом контексте:

Душа томимая тоскою

Да будет ввек потрясена

И над твоею головою

Святая дверь отворена.

Под четверостишием стоит дата - 1965. По-видимому, это одно из первых стихов поэта в "новом стиле". Мы видим здесь чередование глухих звуков "тэ" и звонких "дэ" в строках: дтт/ддтт/дт/тдт. Стихотворение напоминает заклинание - или молитву. Напряжение первых двух строк увеличивается, чередование сгущается (хотя повествование ведется пока отстраненно), но в третьей строке происходит поворот: здесь уже есть прямое обращение: и над твоею головою, и здесь же возникает физическое разряжение звука (за счет увеличения числа гласных), которое разрешается в последней строке восстановлением нарушенной плотности звука. Смысл следует за звуком, мысль вливается в эмоцию, как расплавленный металл в песочную форму, - и обретает материальный характер отливки. Это уже убеждение: вера, запечатленная в сознании, оттиск заклинательной матрицы.

Новая поэзия Красовицкого тяготеет к виртуозной простоте, и если продолжить его же сравнение структуры поэтического текста с устройством моллюска, то можно предположить, что "радула" поэта связана с устроением его душевной организации: так же, как и жемчуг, вырабатываемый моллюском, связан с перламутровыми переливами стенок его раковины. Отдельные стихи поэта как жемчужины, но как они являются на свет, из какого моря растут стихи - остается для нас загадкой... Сам Красовицкий на вопрос о своем отношении к тому или иному известному поэту обычно отвечает: " Мы с ним из разных водоемов..." В разных водоемах водятся разные моллюски, вырастают разные жемчужины.

Заметим, что латинское слово "радула" переводится на русский как "решетка". Звуки образуют регулярную решетку - радужную матрицу, которая оказывается формой для жемчужин-смыслов.

В заключение приведем еще одно высказывание отца Стефана Красовицкого - теперь уже о нынешней литературной ситуации: " Поэтический мусор, конечно, не мог бы распространиться с такой быстротой на всю поверхность художественного моря, не воцарись подобный же хаос (со своими подделками) на всей территории исчезнувшей в нем России, так что речь идет теперь уже не о поэзии, но вообще о Homo sapiens. И потому стоящая впереди задача одновременно и поэтическая и политическая: не сопрягать свою жизнь и свои воззрения с движением видимых шестерней, не сцепленных уже ни с какой реальностью, но путем отталкивания создавать новый этнос, глядя на окружающее так, как свойственно было белому миссионеру в Африке смотреть на танцы голых, избирающих своего царька, который будет потом за водку продавать в рабство своих подданных" .

Это сопряжение поэтического и политического может показаться кому-то неожиданным, но лишь на первый взгляд.