Сага о семейной любви и родственном терроре

Кристенсен Л.С. Полубрат: Роман. Изд. 2-е. /Пер. с норвежского О. Дробот - М., Махаон, 2006. 768 с.

Книга эта может развеять любые сомнения о жизнеспособности классического романа, да еще романа-воспитания, той самой формы, о смерти которой не говорил только ленивый. По нынешним временам этот роман - рекорд: автору удалось написать книгу одновременно серьезную и веселую, книгу, которой зачитывается вся Европа, и вот уже она и в России переиздается, словно настоящий бестселлер (случай редкий для прозы такого качества). Недаром Independent считает "Полубрата" чуть ли не лучшим романом начала ХХI века!

Для того чтобы создать такую книгу, мало быть остроумным писателем, как и мало быть очень внимательным человеком. Надо быть кем-то вроде стремительного тяжеловеса - и сочетать в себе редкие способности концептуалиста и натуралиста. Роман представляет собой семейную сагу, в центре которой - тот, "кто ходит по краю", плохой парень из хорошей семьи, этот самый полубрат Фред, он брат герою-повествователю только по матери. Горе и несчастье, наказание всей семьи, полубрат соединяет к себе черты героя древних саг - и трикстера. Его любят - и ему прощают все, несмотря на те страдания, которыми он "украшает" жизнь домашних.

Чудесна история его рождения: словно дух ушедшей войны воплотился в нем, когда неизвестный дезертир изнасиловал его мать на чердаке в день, когда все в Норвегии праздновали победу в страшной мировой войне. В романе есть сцены насилия, но автор не смакует их: насилие проходит, как всякие страстные состояния тела и сознания, а бытие остается... Раны затягиваются - и жизнь прирастает любовью. Именно из-за этой чудесной любви - женской и мужской, юношеской и девичьей, подростковой и детской, переданной так пронзительно и верно, - читатель проглатывает роман целыми главами.

Привязанность к подружке Рахили, пропавшей в войну, начинает в романе серию этих "любовей", которые переживает мать героя Вера. Потом будет любовь к странному мужчине-коротышке, цирковому артисту и восхитительному проходимцу, которому Вера подарит сына - героя-повествователя. Пересказывать роман - дело неблагодарное: здесь любовь и ревность сплетаются в многожильный кабель, по которому от героев к читателю передаются токи жизни...

Странная семья из трех женщин (бабка, мать и внучка) - это те, кто вынянчил и вытащил "на своем горбу" первое послевоенное поколение. Так было в Норвегии, и как похожа эта ситуация на нашу нынешнюю российскую! Сплошь и рядом мы видим эти "женские семьи", которые размножаются чуть ли не партеногенезом, воспитывают мелких мальчиков и девочек. Здесь не столько самопожертвование, сколько образ жизни: мужчины пропадают - войны, пьянство и дурь выкашивают их, и женщины становятся тягловой силой. К трем этим дамам пристраивается и жена героя, которая уходит от него - к ним, уходит, чтобы родить еще одного безотцового мальчишку...

Но если бы роман повествовал только о нелегкой судьбе матерей-одиночек, вряд ли его прочитали бы и скучающие библиотекарши. В книге есть все, что нужно "самому широкому" читателю: и тусовка на Берлинском кинофестивале, выписанная со знанием дела и ядовитой издевкой, и подростковый бунт, и первая любовь, и вкус первой славы. Смесь душевной чистоты с телесной физиологией - фирменный стиль автора. История рассказывается все быстрее, роман уже летит, читатель едва поспевает за ним... Чтобы понять, о чем речь, дадим слово автору:

"Тройной прыжок. Идеальная техника. Я мечтал бы выстроить собственную поэтику по его подобию. В тройном прыжке последовательность действий неизбежна и непреложна: быстрый разбег, плавный толчок, упругие касания земли, шаг и мощный, последний, сумасшедший, прыжок в яму, причем ноги в момент приземления выпрастываются вперед почти невозможным и оттого еще более прекрасным движением".

Не следует верить этому самопризнанию, поэтика автора закручена похитрее: порой летит он сломя голову, кувырком - и в повествовании возникают разрывы. Кажется, что тройной прыжок совершает акробат, который в полете еще успевает жонглировать булавами ярких воспоминаний. Этот словесный цирк, этот странный спорт замешан на авторской манере смотреть на мир глазами подростка-энтузиаста, что придает роману особый цимес. Интонационный строй романа задается страстным тоном рассказчика, как присутствие, так и отсутствие "в кадре" опасного и ужасного (террибль) полубрата задает тонус, который не позволяет расслабляться ни героям, ни читателю.

Эмоциональный строй слов, которыми автор описывает мысли своих старших героев, завораживает. Они сродни пословицам. Вот, к примеру: "Ложь быстрее на язык, чем правда". Это какая-то полупоговорка: такая фраза могла бы быть пословицей на иностранном языке. Или вот что говорит бабушка, узнав, что внучка все же понесла от неизвестного насильника и уже поздно что-либо изменить: "Об этом ребенке надо печься особо". Можно посчитать и так, что весь роман - об этом особом печении, таком попечении, которым должен быть окружен сын безвестного насильника. Дальше следуют слова: "До сих пор Господь не шибко нам помогал". Эти слова кажутся настолько верными, подходящими к обстоятельствам, что пленяют читателя. Три приведенные фразы можно рассматривать и как народную мудрость. Причем мудрость не норвежскую только: мы оказываемся в европейской семье народов - тех, кто не казнит несчастную девушку, кто не уничтожает ни ее, ни плод насилия, который оказывается залогом будущей жизни. И как хороша, как точна последняя фраза про Господнюю помощь (здесь можно отметить недюжинное мастерство переводчика).

Вообще же роман буквально переполнен народным, даже простонародным европейским духом. Тут и исступленная любовь бабушки к своему (датскому) королю, и соседские интриги, и презрение к иноземцам, заносчивость и хвастовство (да, маловато политкорректности). Здесь и отношение смышленой молодежи к новой, кинематографической реальности: "Сколько надо врать, пока люди не примут все за чистую монету?" Да и отношение к слабому полу тоже весьма традиционное: "Прав был, видно, отец, когда говорил, что женщину можно понять от силы на два процента, но и на эту малость надо положить жизнь".

Каждый может увидеть в романе свое: это и первая дружба, и отдых с семьей друга, и первая любовь - и встреча с семьей возлюбленной. Как и следует семейной саге, главные ценности здесь - семейные, а значит - непреходящие, вечные. Если к тому же добавить, что все описания снабжены изрядной долей юмора, то становится понятным, почему эта книга так популярна в Европе. О любимом автор пишет смешно, смешное видит глазами влюбленного человека. Но это не значит, что роман читаешь похохатывая. В книге есть все: автор обладает чудодейственными способностями растормошить читателя по-настоящему, вызвать и ужас, и отвращение, и слезы... Как это ему удается? Можно поговорить о темпоритме, о смене впечатлений, об искусстве рассказчика и мастерстве романиста. Но все эти разговоры не стоят выеденного яйца по сравнению с реальным впечатлением, которое создает "Полубрат". Таких романов мы давно не читали. Таких романов, может быть, давно и не писали: история литературы движется от явления к явлению, от личности к личности, от романа к роману. А теория литературы создается уже потом. Что можно сопоставить с этим романом в отечественной литературе - трудно сказать. Но никак уж не высосанные из пальца опусы популярных отечественных авторов.

"Полубрат" очищает наши вкусовые ощущения. Можно только подозревать, что все споры отечественных литераторов о реализме и смерти романа (в которых, грешным делом, поучаствовал и я - смотри беседу с Лапутиным и Отрошенко ), скрывают неспособность "модернистов" написать что-то настоящее. По сравнению с ними норвежский писатель смотрится как тяжеловес среди боксеров петушиного веса, эдакий Гулливер среди лилипутов. Почитайте этот роман - и вы почувствуете, что такое настоящее искусство - и настоящая жизнь.

Хотя бы в Норвегии...